Тема суверенной демократии, затронутая однажды, с неизбежностью будет подниматься и дальше, и избегать её не стоит. Тем более никто особо и не избегает. Молодые интеллектуалы со всей страны обсуждают «Будущее российской государственности», а среди вариантов, помимо «Империи» и «Диктатуры», как раз «Суверенная демократия», ставшая первой ласточкой реальной идеологизации государства и власти.

Статьи на эту тему прежде выходили одна за другой, а бывший лидер «Единой России» Борис Грызлов, ухмыльнувшись каким-то своим мыслям, провозгласил «суверенную демократию» основой программы своей партии, зачитав по бумажке определение нового термина. Так, мучительно выбирая из пяти вариантов, «Единая Россия» определилась таки с партийной программой. И помог ей в этом, что закономерно, сам же её создатель, Владислав Юрьевич Сурков, выдвинув и практически волевым образом утвердив в её основе понятие «суверенная демократия».

Последний «программный сбой» перед окончательным решением извечной проблемы с содержанием у единороссов произошёл после того, как Владимир Путин усомнился в праве на жизнь термина «суверенная демократия». На что Сурков, не растерявшись, молниеносно отреагировал: «Мне всё равно, что будет с термином, мне не всё равно, что будет с суверенной демократией» - заявил он в своём секретном выступлении на втором медиа-форуме «Единой России», перед которым у присутствующих журналистов отобрали диктофоны и погасили камеры.

Далее, в обстановке строгой секретности Сурков разъяснил, что сам термин, если что, впервые был произнесён ещё госсекретарём США Кристофером Уорреном в 1994 году, повторен Романо Проди несколько лет назад, а затем Диком Чейни совсем недавно. Это для тех, кто пытается разглядеть за новым термином грядущую утрату демократических свобод – вот, пожалуйста, преемственность от ведущих демократий мира.

А вот далее Владислав Юрьевич поясняет: «Судьба термина – вторична. Главное, что он актуализировал обсуждение крайне важных тем - личной свободы и национальной свободы». Следует понимать это заявление как подведение итогов правления Путина, получившего наказ от прежних элит – сохранить личные свободы, главное завоевание ельцинизма, за которое Россия, по сути, заплатила суверенитетом, устремившись в фарватер американской внешней политики. Сохранил. Но одновременно с этим Путин вернул и национальный суверенитет, то, что Сурков обозначает как достижение национальной свободы, поясняя: «Национальная свобода – это то, что называется суверенитетом. Суверенитет - это независимость власти, в нашем случае – народной власти, нашей демократии».

И здесь вскрывается ещё один, куда более глубокий смысл термина, до которого, якобы, никому нет дела и «судьба которого вторична», а именно: раз демократия – это власть народа, значит суверенная демократия - это суверенитет его власти, власти народа. В деталях из уст Суркова ключевой вопрос звучит так: «Мы хотим быть самодостаточной страной, в смысле того, что мы сами можем обеспечить свой суверенитет, или мы должны для этого прибегать к услугам других, более мощных стран? Это вопрос. Начиная с вопроса о призыве в армию – нужен ли он - не далеко и до вопроса - а нужна ли армия?» В этой фразе кроется окончательное определение того, что для страны первично, а что вторично. Первична – самодостаточность, обеспечивающая суверенитет. Вторичны стенания о потерянных, якобы, свободах, о желании больших свобод, о несоответствии «суверенной демократии» западным образцам демократии… Но ведь на западе победила именно американская демократия, летящая на крыльях стратегических бомбардировщиков – смотри пункт об утрате суверенитета. Например, миссия того же Ельцина как раз и заключалась в том, чтобы максимально быстро сдаться Западу, американцам, на любых условиях, и скорость нашей сдачи определял уже сам Запад, исходя из своих способностей переварить полученные фрагменты – политические, экономические, геополитические. Мотивация Ельцина при этом была такова – прекратив сопротивление и сдавшись, максимально быстро получить достойную, в материальном смысле, жизнь для страны, такую, как на Западе.

Но сама сдача как раз и заключалась в первую очередь в отказе от суверенитета, и в исполнении директив, полученных из Вашингтона. И Ельцин делал то, что ему говорят. В итоге мы не стали жить как на Западе, а стали, к общему «удивлению» тогдашних элит, жить гораздо хуже, чем при последних днях СССР. В тот момент, когда правящие элиты стали догадываться, что их обманули, на повестке дня, в порядке очерёдности, уже стоял вопрос о распаде России, т.е. о начале фактического отделения территориальных кусков, начиная с Чечни, далее Северный Кавказ, Юг России и т.д. В этом момент сработал скорее инстинкт самосохранения, нежели рассудочное стремление к державности и укреплению страны - если страна распадётся, где мы будем властвовать, где будем красть, пилить, откуда вывозить? И тут появился Путин, который предложил и так уже обеспокоившимся элитам не кончать жизнь самоубийством, а подумать - перестать зависеть от внешней логики и начать действовать самостоятельно, т.е. суверенно. Так вообще, впервые после многих лет сдачи и отступления, встал вопрос о суверенитете и его важности для самосохранения.

Последующие несколько лет ушли на то, чтобы прежде всего самим себе доказать, что суверенитет - это ценность, что он нам нужен, и отказаться от него мы не можем. Размышления эти происходили под громкий вой с Запада, который тоже заметил, что Россия перестала ему подчиняться и сделала заявку на суверенность. Аргумент был только один – раз не подчиняетесь главной и величайшей демократии мира, значит, вы против демократии вообще. Противопоставление было столь же очевидным, сколь и надуманным: либо демократия, тогда слушайтесь нас, либо суверенитет. Или – или. Казалось бы, выбор в пользу суверенитета должен был означать отказ от демократии, но она далась нам слишком дорогой ценой – распадом империи, всеобщим обнищанием, демографическим провалом – чтобы так легко от неё отказаться. Отказаться нельзя сохранить! Где запятая? И вот тут возникла следующая мысль, прямо по Достоевскому: «оба лучше».

Путин сказал – демократии бывают разные. Это был первый шаг, после которого в обществе и элитах начался мыслительный процесс: сначала вопрос о самосохранении, ответом на который стал суверенитет. Дальше декларация о реальном суверенитете поставила вопрос о демократии. Стали думать о демократии и поняли, что демократия бывает разной. Так, методом сложения - суверенитета, который нам необходим для выживания, и демократии, за которую заплачена высокая цена, а значит, жалко, к тому же, у нас может быть своя, а не американская, - общество и власть получили суверенную демократию. Теорема доказана.

По большому счёту для масс, как выясняется, самое главное, это личное благосостояние и стабильность. А всё это возможно обеспечить лишь путём сохранения суверенитета, ибо его потеря отбросит страну обратно в кошмар ельцинизма, откуда мы только-только с таким трудом выкарабкались. Поэтому, суверенная демократия – это, конечно, хорошо, её можно показывать Западу, чтобы не орали. Но лучше бы, как-то, вообще без демократии. Ведь любая демократия в России – это прежде всего вседозволенность. А кому у нас всё дозволенно? Правильно, чиновникам, ворам и хапугам от власти. Недаром новый термин был воспринят лужковской группой внутри «Единой России» во главе с Морозовым агрессивно негативно.

Понятно, что противостояние по этому вопросу идёт не с внешними оппонентами, им то как раз наша судьба безразлична. Противостояние идёт внутри элит, и новый термин - лишь повод для атаки на сложившуюся нынче путинскую модель, в которой личные свободы и власть народа подкреплены свободой национальной, т.е. суверенитетом. Кто бы ни пришёл за Путиным, он будет «суверенным демократом». Или его не будет.

Опубликовано на мультипортале "KM.ru"

7 декабря 2006